Хочу всё знать [1970] - Анатолий Томилин

Знакомый аптекарь переправил в тюрьму снотворное: двух надзирателей, дежуривших в корпусе, предполагалось усыпить. Но вот беда: никто не знал, какая нужна доза, чтобы усыпить человека. Стали испытывать на себе. Сначала ничего не получалось, но наконец порошок «сработал»: товарищ уснул точно, в полчаса.

На волю сообщили: «Итак: всё, что необходимо сделать в стенах тюрьмы, нами продумано и будет выполнено — каждый же шаг наш за стенами тюрьмы должен быть предусмотрен вами и всё, что случится с нами за этими стенами, лежит на вашей ответственности».

Наступил день, когда в тюрьме всё было готово.

На воле тоже.

Семь раз на окне камеры Левика Гальперина появлялось для «просушки» два полотенца — сигнал: «Сегодня бежим», но каждый раз какая-нибудь непредвиденная мелочь срывала побег.

Так продолжалось больше месяца.

Наконец, в воскресенье 18 августа 1902 года в окне вновь появился сигнал: «Сегодня бежим».

В тот день выяснилось, что у арестанта Басовского именины. Надзирателей пригласили в камеру Мальцмана.

После обильной выпивки один из надзирателей так захмелел, что его положили на койку, заперли дверь камеры на ключ; второй же в это время отправился домой — он жил при тюрьме — попить чайку.

Арестанты высыпали на прогулочный двор. Здесь собрались все беглецы и их помощники. В дальний дворик прошёл с неизменным своим грузом-подушкой Осип Пятницкий. Трое арестантов расхаживали возле часового.

Было весело, как всегда, шумно. Керосиновый фонарь едва освещал лица гуляющих.

Бауман затеял шумный концерт и с воодушевлением лупил в жестяной «барабан».

Неожиданно к играющим подошёл начальник политического корпуса капитан Сулима. Он искал Крохмаля. Неужели опять осечка? Надо отложить побег? Крохмаль шепнул стоявшему рядом товарищу, чтобы он постарался любым путём увести капитана.

Тот бросился наперерез к Сулиме.

— Вы не имеете права забирать книги, я буду на вас жаловаться.

Бедный капитан растерялся. Он, право, не знал, о каких книгах идёт речь. Отстранив арестанта, Сулима продолжал свой путь. На выручку кинулся староста Мариан Гурский.

— Капитан, — сказал он Сулиме, — вас просит к себе заключённый Банин. Вы очень срочно ему нужны. Пойдёмте, я вас провожу.

Сулима знал, что со старостой ссориться не следует, он пользовался большим влиянием среди заключённых. Спокоен староста — значит спокойна тюрьма.

Капитан покорно повернулся и пошёл вслед за Гурским. На площадке первого этажа староста вдруг ударил себя по лбу и вскричал:

— Совсем забыл! Я сейчас, капитан, мигом. Вы поднимайтесь, я сейчас вернусь. — И опрометью кинулся вниз.

Товарищи уже ждали его.

Как только дверь политического корпуса закрылась за Сулимой и Гурским, Валлах неожиданным и сильным ударом выбил у часового винтовку. Тотчас подскочили ещё двое арестантов, быстро связали ему руки и ноги, заткнули рот кляпом, накинули одеяло. От неожиданности часовой даже не сопротивлялся.

В считанные секунды построили «слона». В это время появился Гурский. Взяв у Пятницкого якорёк, он с ловкостью кошки быстро взобрался наверх, с силой вонзил якорёк в стену и в следующую секунду был на воле.

В строгом порядке, один за другим уходили искровцы по лестнице и исчезали во мраке. Волнение было так велико, что Бауман несколько раз срывался. Его бережно поддерживали. Спускаясь на той стороне по толстой верёвке с многочисленными узлами, он сильно ободрал ладони, но главное — отстали подошвы на ботинках. Теперь при каждом шаге они звонко хлопали.

У одного из арестантов, дежуривших в прогулочном дворе, не выдержали нервы. Ему показалось, что из корпуса выскочил Сулима.

— Спасайся! — крикнул арестант и бросился бежать.

В это время Сильвин, державший часового, отпустил его и подбежал к лестнице. Услышав крик товарища и не зная, что произошло, он кинулся в камеру, на ходу порвав паспорт и деньги.

Часовой, которого уже никто не держал, катался по земле, распутывая верёвки. Наконец ему удалось освободить руки. Он дотянулся до винтовки и выстрелил.

Капитан Сулима выбежал из камеры Банина  и  помчался вниз. Во дворе было пусто.

Часовой бессвязно докладывал, показывая на лестницу:

— Связали… задушить хотели… убежали…

Ударил тюремный колокол.

Минут через двадцать в квартире генерала Новицкого раздался телефонный звонок.

Помощник начальника тюрьмы взволнованно сообщил о побеге.

— Сколько человек бежало? — спросил Новицкий.

На это помощник не мог дать вразумительного ответа.

За стеной беглецы сразу же разделились на несколько групп. У каждой был свой маршрут.

Но так случилось, что почти никто собственным маршрутом не воспользовался. Несколько человек попадали в ямы, перепачкались, потеряли шапки, один даже подвернул ногу, и около него остался Папаша (М. М. Литвинов), который должен был вместе с Бауманом плыть вниз по Днепру.

Бауман тоже изменил первоначально намеченный маршрут. В гостинице его ожидала жена, но явиться к ней в таком виде он, конечно, не мог.

У каждого беглеца, на крайний случай, был адрес Деда. Лет через двадцать после побега Дед вспоминал:

«Не зажигая огня, я поместился у открытого окна, выходящего в сторону тюрьмы. Тёмная, безлунная ночь юга наступила как-то сразу…

Я прислушивался к каждому звуку, стараясь до крайности напряжёнными нервами уловить и представить себе, что в данное время (часов около 9 вечера) должно происходить около тюрьмы. Полчаса десятого… Вот почудился отдалённый звук выстрела. И опять тишина.

В передней робкий, нерешительный звонок. Я бросаюсь открывать дверь, но меня уже предупредила жена, и навстречу ко мне через переднюю бросается человек без шляпы в шлёпающих оторванными подмётками сапогах, измазанный. „Дед, вы? Я Бауман“.

Оставаться долго в моей квартире было небезопасно, к тому же, кто-либо ещё мог не попасть на свой путь и, естественно, направиться на мою квартиру, и мы решили проводить его в гостиницу. Кстати, мои ботинки и брюки пришлись ему впору, нашлась и подходящая шляпа. Он умылся, пообчистился, принял вполне приличный вид, и под руку с засидевшейся у нас знакомой, некой Дитинг, под видом прогуливающейся парочки они направились в гостиницу. Через три часа Дитинг возвратилась и сообщила, что благополучно „сдала“ его ожидавшей в вестибюле гостиницы жене».

В гостинице оставаться было опасно, и Баумана поселили у одного видного адвоката. Здесь он провёл около двух недель, пока поутихло первое рвение сыщиков. Затем выехал в вагоне первого класса в Вильно и вскоре пересёк границу.

Нетесин, дежуривший у лодки, услышал пароль «Захар». Но из четырёх явился только один беглец. Если раньше было решено плыть по Днепру до Кременчуга, то теперь план изменили. Бобровского перевезли под город на заливные луга, оставив ему удочку и провизию: он должен был изображать рыболова-любителя.

На следующий день, к вечеру, подыскали квартиру и переправили его в город.

Всем бежавшим, за исключением эсера Плесского, удалось в разное время перебраться через границу.

Они встретились в Швейцарии.

Плесский был арестован случайно. Он давал полицейским путаные ответы, а паспорт его при тщательной проверке оказался подчищенным.

Генерал Новицкий прибыл в тюрьму с двумя помощниками. Прошло немало времени, пока, наконец, удалось выяснить, сколько человек бежало и кто именно.

На вокзал был послан жандармский ротмистр предупредить железнодорожную полицию о побеге. На ближайшие станции были отправлены телеграммы.

Увидев верёвочную лестницу, Новицкий решил, что она подвешена здесь для отвода глаз… самими надзирателями. Побег, по его мнению, был совершён каким-то другим способом. Быть может даже, арестантов выпустили через тюремные ворота. А лестница — только ширма, чтобы скрыть истину. Новицкий пригласил опытных экспертов и следователей. Увы, никому из них не удавалось зацепить якорёк столь же прочно. Эксперты заявили, что повесить верёвочную лестницу можно только с помощью деревянной. Её искали по всем закоулкам, но тщетно. Никто из жандармов о «слоне» не догадался.

По приказанию генерала Киев был буквально наводнён шпионами. Обыску подверглись чуть ли не целые кварталы. Но беглецы словно в воду канули.

Только к концу сентября в руках преследователей оказались кое-какие «улики». Охранка перехватила письмо Надежды Константиновны Крупской, адресованное в Киев. Она писала: «Нам ничего не известно про судьбу всех, кроме трёх… Ужасно все здесь беспокоятся и о судьбе Бродяги (партийный псевдоним Сильвина — В. С.) — удалось ли ему? Непременно напишите немедленно и подробно: 1) что с другими? 2) что было потом в тюрьме, были ли какие-нибудь репрессии, аресты? 3) взят ли кто?»